А была любовь-то?

Есть книги хорошие. А есть хорошо написанные.

В чем разница? Да в том, что в последних форма и стиль – единственное утешение при общем плоском и достаточно избитом содержании. Ладно сделано, не значит глубоко и верно сказано. В век пластика и пестрых оберток, за которыми ничего, к этому пора бы привыкнуть.

Так обстоит дело и с последним романом Барнса.

«Одна история» - выверенная коммерческая литература, в которой проговариваются чаемые публикой прописные истины. Барнс гонит нас по узкому коридору правильных эмоциональных реакций, не давая отклониться ни на йоту.

Начинается все это сразу, с первой страницы.

Вы какое страдание предпочитаете? Безмерное или умеренное?

То есть без страдания любви не бывает. Вот тебе урок вечной истины с самого первого абзаца. С самого начала взят популярный трагический тон. Какая в любви может быть радость? Радость лишь подступ к основному, к боли.

И чуть дальше – мы неспособны регулировать меру нашей любви. Стало быть это процесс иррациональный, неподконтрольный. Главное дело всей жизни, и человек в нем вдруг не хозяин. Тоже очень удобная позиция, открывающая простор как для возвышенных безумств, так и для неуправляемых подлостей. Это не я. Это любовь виновата.

Следуем дальше. Еще одна мысль особенно удобная для писателя. «Время, место и социальная среда, насколько они важны в рассказе о любви?» - вопрошает Барнс. Ну вообще-то они как раз важны (и сам роман Барнса тому подтверждение), поскольку сообщают ей уникальность и неповторимость. Это только совокупление может быть абстрактно. А любовь, как всякое отношение, протекает в конкретных условиях. Ведь любовь и сама плод этих исторических условий, изобретение Нового времени. А до того… Кто там знает как было до того… Там все было иначе.

Хотя абстрактная логика любви в какой-то степени аутентична той идеологии, на какой крепится роман. Была ли любовь? Совокупления были (больше 153 раз), и слова были абстрактные, как в дамских романах любят. Ощущение хорошо проведенного времени присутствовало. А было ли ощущение любви? Я за весь роман так и не почувствовал. Скажу более. Никакой другой роман не демонстрирует пустоту и абстрактность этого понятия как книга Барнса. Герой много говорит о ней, но демонстрирует ли он ее хоть где-то?

«Одна история» скроена по четкой и беспроигрышной формуле: сентиментальность + вранье + секс. Золотая формула, слагаемые успеха. Раз есть то и другое и третье, значит есть она. Любовь. Но читателю не лишне несколько раз и напомнить, по всем законам психологии в начале романа, в финале его: «История любви у каждого своя… История любви – единственная история». Вдруг забудет? Тогда деньги на ветер.

Но продолжим дальше лексикон прописных и убийственно действующих на публику истин: «Любовь по природе своей разрушительна, апокалиптична, иначе это не любовь». Романтика смерти далее подкрепляется избитым житейским суждением, которое слышно каждый день: «приемлешь любовь – не принимаешь брак». Или еще лучше: «Брак – это собачья конура». Брак – лекарство от любви. Брак – лекарство от секса. Вот, смотрите, так думают мещане.

К чему приводит такая философия? Судя по финалу, ни к чему. И тут бы сказать, что роман Барнса есть не оправдание любви как романтического самоубийства, а опровержение. Критика, а не аполгетика. Но не скажешь. Потому что такой поворот слишком бы выбивался за те буйки, которые ставит для себя не герой, а именно автор.

Почему? Да потому что сама история любви юноши к вышедшей в тираж женщине, не более чем прихоть автора. Ну да, есть Макрон и Джон Браннер. Но то были счастливые истории. Барнс выбрал несчастную и это характерно. Задал искусственные правила игры, отменил психологию. Подселил штампованных, стертых до безликости персонажей – папу и маму-мещан, туповатого Гордона, мужа Сьюзен, никаких дочек, блеклого Эрика. Запретил персонажам развиваться. Можно только деградировать. И начал возню в романтической песочнице.

Конечно, как говорится, бумага все стерпит. Но здравый смысл не отменишь.

От романа веет жутким неправдоподобием, голой схемой, теснотой, спертостью, одержимостью старого человека, жаждущего преподнести высокопарную глупость (Merci) как драгоценнейшее завещание потомкам перед тем как удалиться со сцены. И вот ты смотришь на ужимки старого человека в отличном костюме, ухоженного, говорящего с изяществом и точностью, и думаешь: твое время прошло, окончательно и бесповоротно.

Барнс Д. Одна история. - Спб.: Азбука, Азбука-Аттикус, 2018